|
|
За последние десятилетия в мировом хозяйстве, бесспорно произошли далекоидущие изменения, связанные, главным образом, с упразднением норм регулирования и ограничений международного экономического обмена, которые устанавливает национальное государство. Эти процессы в определенной мере смыкаются с первой фазой глобализации XIX века, когда в политическом контексте европейского (а затем и, к примеру, японского) колониального экспансионизма предприниматели все более мыслили и действовали с учетом международной взаимозависимости, а институциональные рамочные условия, такие как золотой стандарт или широкая свобода индивидуального передвижения, обеспечивали растущее переплетение мирового хозяйства и отдельных его регионов. Возвышение США до уровня мировой державы и мировой экономической метрополии - лишь одно из последствий этих процессов глобализации в ранней ее стадии; аналогичным образом образовалось азиатско-тихоокеанское экономическое пространство при гегемонии Японии. С этой точки зрения «краткий XX век» (согласно Эрику Хобсбому), собственно, следует рассматривать как немагистральный, вероятно ошибочный путь развития, на котором национальные государства смогли резко усилить свой регулирующий потенциал и заняли центральное место в хозяйственной жизни, будь то в области регулирования международного движения капитала в рамках бреттон-вудской системы, в части формирования систем социального обеспечения или в своей роли инвесторов и носителей спроса на товары. Современная глобализация экономики, в сущности, заставляет современное государство вернуть эти значительные завоевания. Можно было бы даже говорить о «нормализации» положения, что однако кажется странным, поскольку - как люди XX века - мы привыкли к сверхмощи государства. Но если бросить хотя бы беглый взгляд на государственно-бюрократические и интервенционистские извращения, широко распространившиеся в этом веке во всем мире, напрашивается именно эта мысль.
Значит, бесспорен важный аспект глобализации, а именно, изменение роли государства. Однако тот, кто ставит знак равенства между этим явлением и постепенным упразднением государства или возрождением его функции «ночного сторожа», смешивает специфическую форму государства и воображаемое многообразие его организационных форм. В процессе научного обсуждения глобализации этот подход обозначился в связи с рассмотрением вопроса о том, теряют ли значение локальные процессы (на уровне регионов, городов и т.д.) в ходе своего развития и, если да, то насколько. Многие наблюдатели указывали, что хоть на первый взгляд это и выглядит парадоксально, но именно глобализация ведет к повышению роли местного, субнационального уровня. Особенно при обсуждении вопроса о территориальных условиях хозяйствования с позиций экономической науки концепция конкурентных и территориально-хозяйственных преимуществ «государств» все больше дезагрегируется и переносится на регионы, где сформировались особые формы взаимодействия предприятий, местных органов управления, местных рыночных условий и общественных групп. Едва ли имеет смысл вести речь о конкурентоспособности «итальянской экономики» ввиду изобилия региональных вариантов рыночных структур и механизмов осуществления политики. Конечно, имеют место глубокие последствия национального регулирования и интервенционизма, но их следует соответствующим образом вмонтировать и соотносить с контекстом глобальных и локальных взаимозависимостей.
А если так, то проблематичным становится вопрос о том, где начинается и где заканчивается государство. Если экономическая наука трактует государство в нейтральном ключе - как организацию, предназначенную для производства общественных благ (здесь следует учитывать также право и правовые институты как таковые), тогда сразу становится ясно, что вопрос заключается не в том, теряет ли государство в эпоху глобализации свою значимость, а в том, какова предпочтительная форма его организации в условиях глобализированного мирового хозяйства. Глобализация ставит под сомнение и изменяет роль центральных политических инстанций в контексте существующих национальных государств, но она не означает, что государство как производитель общественных благ утрачивает свое значение. Многое говорит за то, что значимость местных и региональных государственных инстанций скорее будет возрастать.
Конечно, достигнуто единодушие в том, что глобализация оказывает на государственные организации давление, побуждая их повышать эффективность своей деятельности. Именно по этой причине идея глобализация подчас увязывается с представлением о том, что произойдет глобальная конвергенция ценностей, правовых норм и институтов. Критики, кроме того, напоминают о своеобразном «закона Грешема» и ожидают, что он будет действовать на низком уровне развития: глобализация как «race to the bottom» (гонка ко дну. - Англ.). Клише в виде МакДональдса как символа этого единого мирового хозяйства и мирового общества особенно популярно также именно в России и рассматривается некоторыми людьми, в том числе, с точки зрения угрозы утраты русской идентичности. Это, далее, находит выражение в утверждениях, что именно глобализация может вероятно в конечном итоге стать также деструктивной силой, провоцирующей ответные удары различных «культур». Вместе с тем разные культуры и религии - это, в принципе, не привязанные к государствам феномены; там, где границы могут приблизительно совпадать или где могут быть созданы соответствующие альянсы, может возникнуть новая тенденция к возрождению сильных, агрессивных государственных агентов, черпающих свою легитимность в общей культуре своих граждан. В этом случае глобализация ведет к «clash of civilizations» («столкновение цивилизаций». - Англ.) и оборачивается своей антитезой (Сэмюэль Хантингтон).
Однако означает ли конкуренция государств и территориальных условий хозяйствования в рамках мировой экономики действительно также повсеместное формирование сходных структур взаимоотношений между государством и конкуренцией, т. е., например, сходных форм социального обеспечения или сходных форм регулирования научно-исследовательской деятельности? Является ли сама конкуренция силой, унифицирующей свои институциональные рамочные условия? Вот вопрос, на который при внимательном рассмотрении нет однозначного ответа. Я, однако, полагаю, что конкуренция территориальных условий хозяйствования вовсе не является такой унифицирующей силой. Как известно, конкуренция на рынках товаров и идей (вопреки МакДональдсу) - весьма дифференцированное явление, в котором присутствуют всяческие формы разнообразия и единообразия. В определенной степени именно МакДональдс есть, помимо прочего, следствие индивидуальной инновации, готовности следовать новой идее и пробивать себе дорогу в борьбе с конкурентами с помощью новых форм организации и распределения. В этом смысле разнообразие и вариантность - важнейший показатель конкуренции. Почему же все это не должно распространяться и на конкуренцию территориальных условий хозяйствования и систем регулирования? Почему государства в ходе динамичного процесса не должны непрерывно реорганизовываться или открывать новые формы регулирования, которые на определенные периоды времени приносят им сравнительные конкурентные преимущества, а при изменении ситуации вероятно вновь обернутся недостатками?
Недавний азиатский кризис и превращение «чуда» в объект беспокойства, по-видимому, является именно таким процессом. Чрезвычайно трудно выявить условия обеспечения успеха и подлинные последствия проведения государственной промышленной политики и регулирования в странах Восточной Азии (Япония и Южная Корея). Существует расхожий аргумент о том, что успех оправдывает модель. В действительности однако можно было бы утверждать, что в специфических условиях международной политики и мировой экономики 50-х - 80-х гг. Как весьма успешные зарекомендовали себя формы регулирования, которые опирались на тесное сотрудничество и взаимосвязи между частными и государственными агентами. И именно эти, подчас неформальные, структуры все в большей мере доказывали свою контрпродуктивность, когда государства - в особенности страны Юго-Восточной Азии - переживали массовый приток иностранных капиталов. Непрозрачность институтов и форм регулирования в финансовом секторе влекли за собой злоупотребления и неудачные капиталовложения, а в конечном итоге - наведение дисциплинирование с помощью «рынков» (как еще одной инстанции при зловещей «глобализации») и через валютно-финансовый кризис. Неужели «чудо» пало жертвой глобализации? Некоторые наблюдатели и участники процесса рассматривают произошедшее именно в таком свете и указывает на мнимую стабильность Китая, чьи внешнеэкономические отношения по-прежнему жестко регулируются. Другие, однако, видят еще одно опровержение рассуждений об «особых путях» и «моделях» и говорят о необходимости институциональной конвергенции мирового хозяйства, в данном случае - национальных систем регулирования рынков капитала и банков. Далее выявляются и истинные агенты «глобализации», такие как МВФ - мировой полицейский в области экономической политики. И в этом случае неожиданно обнаруживается действующий субъект мифической силы. Подобные экстремальные толкования, по-видимому, ложны. В действительности четко проступают свойственные данному конкретному контексту преимущества и недостатки определенных систем регулирования, в различные моменты проявляющиеся то слабее, то сильнее. Задача тех, кто принимает государственные решения, - «политических предпринимателей» - нахождение в этих ситуациях оптимальных решений; например, в случае (Южной) Кореи именно для политической реализации новых, ориентированных на глобализацию систем регулирования, по крайней мере, частично неизбежным является наличие традиционных институтов. Между тем конкуренция территориальных условий хозяйствования, равно как конкуренция на рынках товаров и факторов производства - это эволюторный процесс, в котором непрерывно генерируются новации, в данном случае институционального свойства, которые в определенный момент вновь устаревают и вытесняются, заменяются новыми новациями. Об этом процессе нельзя судить, нельзя его оценивать исходя из вечных, четко дефинированных идеалов какой-то одной определенной формы порядка общества, политики и экономики.
Выявляемый здесь механизм, представляет неразрывное единство «эффективных институтов» и «институтов, способных к достижению консенсуса». Если из факта глобализации делается вывод о том, что наиболее эффективным является лишь один-единственный, определенный тип институтов, это повторное заблуждение в духе «экономики нирваны». Эффективность без наличия консенсуса неэффективна, ведь без него деятельность институтов и контроль над ними сопряжены с большими политическими издержками. Консенсус по поводу институтов состоит однако не только в осознании экономической рациональности в узком смысле слова, но затрагивает вопросы национальной идентичности, нормы справедливости и честности или приспособление институтов к другим, неформальным нормам индивидуального поведения. Так, в ходе проходящей в Германии дискуссии по территориальным условиям хозяйствования вновь и вновь сталкиваются аргументы, которые, с одной стороны, подчеркивают издержки социального обеспечения и существующей тарифной системы и, с другой стороны, позволяют определить позитивные общеэкономические последствия социального мира и безопасности. Так что если консенсус и эффективность составляют единство на этом элементарном уровне (даже если это может быть сопряжено c trade-offs (компромиссами. - Англ.)), то неизбежно следует, что глобализация не обязательно равнозначна единообразию мирового хозяйства и мирового сообщества. Напротив, глобальная конкуренция, вероятно, породит даже большее разнообразие политико-экономических систем и специфических, присущих им форм регулирования и станет двигателем живой, бесконечной в своем течении истории.
Несмотря на это экономическая наука поставлена перед задачей размышлять над глобализацией и отслеживать ее как процесс конкуренции многообразных систем регулирования и моделей экономической политики. Нельзя некритично злоупотреблять консенсусом как аргументом ради оправдания какого бы то ни было акта вмешательства в экономику. Экономическая наука призвана выполнять просветителькую функцию и при этом, в качестве научной дисциплины, устанавливать свои особые стандарты. Но она в то же время должна быть открыта диалогу, принимать к сведению и серьезно осмысливать иные соображения. Таким образом решающее значение имеет выработка отдельных мероприятий экономической политики, создание или изменение систем регулирования как итог открытого обсуждения экономической и общественной политики. Но и это обсуждение в возрастающей мере становится составной частью глобализации, она сама становится мировой и вновь питается многообразными и оригинальными мыслями и идеями. В этом смысле и такой журнал, как «Politekonom», - явление глобализации.
* * *
Академик Олег Богомолов высказывает некоторые соображения о роли государства в рыночной экономике. Примечательно, что специфический опыт России при переходе к рыночной экономике приводит к совершенно иным перспективам глобализации. Богомолов не может согласиться с многократно повторяемым на Западе тезисом об закате национального государства в ходе глобализации, он больше рассматривает государство XX века как необходимое экономически и политически явление и относит многие трудности России за счет того, что российское государство не вырабатывает структуры и возможности, которые в ходе западной дискуссии по глобализации считаются поставленными под угрозу или изжившими себя. Все это поднимает интересный вопрос о том, что означает глобализация, если она в России соотносится с совершенно иными государственными структурами, чем в Западной Европе. Создается впечатление, что российская дискуссия, вероятно, еще сильно сфокусирована на внутренних проблемах и спорах. Андрей Нестеренко останавливается в своей критике также на еще окончательно не проясненном вопросе о том, в какой мере Россия вообще прошла этап «либеральной реформы» в смысле быстрого разгосударствления: он ни в коем случае не видит противоречия между либеральной концепцией рыночной экономики и требованием эффективного, сильного - в сферах своей компетенции - государства. Ханс-Хаген Хэртель опять-таки показывает, как глобализация может создавать рамочные условия для разумного самоограничения государственной деятельности, но не сопряженного одновременно с нарушениями в функционировании государства, которые занимают столь большое место в российской дискуссии. Для автора особенно важно, что государственные функции по защите конкуренции и ограничению экономической власти сохраняются и в условиях глобализации.
Кроме того, делается попытка общего обзора феномена глобализации и высветить некоторые аспекты, значимые для российской ситуации. Мы рассматриваем эту тему с социологической и универсально-исторической позиции. Ведь именно эти последствия глобализации экономики выходят за ее узкие пределы, и они особенно отчетливо осознаются в ходе общественной дискуссии. Дитмар Брок подчеркивает характер глобализации и ее многообразные побочные последствия как явления весьма длительного исторического периода, например, явную тенденцию к формированию центров-метрополий, которые, выходя далеко за границы национально-государственной территории, выступают собственно носителями «глобальной» экономики и общества и при этом все более отличаются от внутригосударственной периферии. Именно Россия переживает подобные изменения в виде доминирующей роли Москвы в развитии страны. Сразу становится ясно, что реакция на глобализацию в отдельных сферах предопределяет даже более сильную роль государственных актеров, которые на локальном уровне сталкиваются с ее последствиями: новое понимание центра и периферии - важный политический процесс.
Райнер Хиллебранд и Пауль И. И. Вельфенс задаются вопросом, какие последствия влечет за собой глобализация для конкретного экономического порядка, например, для социальной рыночной экономики Германии. Дав обзор состояния процессов глобализации в экономике, они рассматривают вероятные ее последствия в области социальной политики и охраны окружающей среды. Их вывод сводится к требованию «новой социальной рыночной экономики», которая позволит Германии, с одной стороны, реагировать на требования глобализации и одновременно вероятно также разработать концепции и инициативы в рамках международного порядка глобализации. Очерчиваемый авторами круг проблем однозначно свидетельствует о том, что формула «меньше государства, меньше политики» ни в коем случае не может стать простым ответом на требования глобализации, этой цели может соответствовать только формула «иное государство, иная политика». Как можно было бы правильно реализовать эту формулу - предмет конкуренции территориально-хозяйственных условий. Хиллебранд и Вельфенс, к примеру, выступают против гармонизации в международном плане основополагающих норм социальной политики как средства предотвращения «социального демпинга» и рекомендуют ввести скоординированную в международном плане классификацию товаров в зависимости от соцально-политических условий, при которых они производятся. Таким образом проявились бы преференции потребителей, а социальные системы сами превратились бы в фактор конкуренции на товарных рынках.
Работу Хиллебранда и Вельфенса углубляет статья Валентина Щетинина, в которой речь идет о роли транснациональных компаний в мировой экономике. Щетинин указывает на постоянно усиление господствующего положения международных концернов в их противостоянии с национальными системами регулирования и подчеркивает необходимость регулирования на международном уровне в духе конкурентной политики, что смыкается с рассуждениями Хэртеля. Глобализация, с одной стороны, действительно абсолютно не допускает, чтобы господство на рынке и впредь оценивалось исключительно в национальном контексте. Узко ограниченное подобным образом господство на рынке подчас ставится под сомнение международной конкуренцией других крупных компаний. С другой стороны, национальная конкурентная политика нередко остается неэффективной перед лицом глобального господства на рынке. Щетинин прежде всего размышляет о роли региональных соглашений и регионализма в мировом хозяйстве при подобной интернационализации конкурентной политики. Этот круг проблем приобретает все большее значение и для России не в последней степени в связи с тем, что в настоящее время развертывается транснациональная деятельность также и крупных российских компаний.
Идентифицировать господство на рынке и, прежде всего, злоупотребление им, конечно, далеко не просто. Манфред Штрайт обращается к вопросу разработки концепций конкурентной политики для трансформирующихся стран, при этом он исходит из современного состояния дискуссии в Германии по этой проблеме. Автор набрасывает, прежде всего, общую картину рыночной экономики как конкурентного порядка, как способа самоорганизации и самокоординации хозяйственных субъектов. И в этом процессе конституирующей составной частью является временное господство на рынке, если оно служит важным фактором стимулирования инноваций. Штрайт критикует традиционную парадигму конкурентной политики, которая позволяет по рыночным структурам судить о характере поведения и, таким образом, о результатах, ведь этим, в конечном итоге, злоупотребляли в том числе для оправдания таких актов государственного вмешательства, которые ни в коей мере не были нацелены на присущие рынку ограничения конкуренции. В этом смысле государственная конкурентная политика заключается в узкие рамки.
Что касается глобализации, то статья Штрайта порождает некоторые сомнения в возможностях и целесообразности проведения глобальной конкурентной политики. С другой стороны, возникает упомянутая выше дилемма: эффективность или консенсус. Так, защита национальных отраслей производства перед лицом глобального господства на рынке может однозначно вести к снижению эффективности, но при определенных обстоятельствах может проявить способность к консенсусу. В таком случае создание конкурентного климата само по себе становится объектом динамичных изменений в политике. Путь к созданию открытого народного хозяйства соответственно весьма «труден», если воспользоваться названием статьи Александра Быкова. Именно институциональная специфика прежней системы крайне осложнила процесс трансформации в России. Быков рисует картину крайне неудачной шоковой терапии, сопровождающейся нерешительными и отчасти несистематичными мерами подлинной либерализации внешнеэкономических отношений, осложненных к тому же специфическими структурными особенностями внешней торговли России (преобладанием сырьевого экспорта). В конечном итоге становится ясно, что процесс открытия страны мировому рынку затрагивает отнюдь не только экспортный сектор экономики и импортозамещающие отрасли, но и предъявляет требование в смысле последующей трансформации системы, т. е., среди прочего, означает вызов «криминально-бюрократической олигархии общества». Вместе с тем Быков придерживается мнения, что международная конкурентоспособность станет возможной, лишь когда будет ощущаться активное вмешательство российского государства в экономическую политику, он поддерживает концепцию «разумного протекционизма», предложенную Роландом Гётцом. В этой связи, естественно, возникает вопрос о том, каким образом подобный протекционизм в состоянии самоограничиваться и, в конечном итоге, самоупраздиться в случае, если он достигнет своих целей. Значимую роль могут сыграть здесь международные институты, не в последней степени и региональное сотрудничество. К примеру, концепция «односторонней согласованной либерализации» для России в рамках организации АТЭС (куда Россия была принята в качестве нового члена в ноябре 1997 г.) могла бы стать возможным путем к самоограничению. Тесное международное сотрудничество, в первую очередь, с Европейским союзом также может привести к нахождению эффективных механизмов перехода. Так что и здесь просматривается важная идея, проводимая в статье Щетинина.
Как уже показало рассмотрение Щетининым транснациональных компаний, о многих негативных аспектах глобализации можно, собственно, судить лишь с позиций конкурентной политики. Ведь они часто являются результатом господства на рынке, а не следствием международной конкуренции. Это в равной мере относится к возможному господствующему положению на рынке крупных многонациональных компаний и к преступному сговору между компаниями и правительствами. Вальтер Ойкен был одним из ведущих представителей ордолиберальной школы, недвусмысленно выступавшей против представления о том, что конкуренция якобы идет автоматически во благо всем. Ведь без скрупулезной защиты конкуренции со стороны государства интересы господствующих на рынке компаний всегда будут направлены также против конкуренции. Господство на рынке, в конечном счете, будет осуществляться рука об руку с политической властью и превратится таким образом в основную силу, угрожающую свободе. Этот ордолиберальный постулат оказал большое воздействие на германскую концепцию социальной рыночной экономики, но воспринимался вовсе не как сам собой разумеющийся. Ведь до того, в том числе, в Германии многие наблюдатели оценивали колоссальные экономические перемены в области индустриализации и модернизации, например такие явления, как развитие крупных концернов, скорее как позитивную тенденцию. На эту проблему обращает внимание и представляемый нами русский классик Иван Янжул. Он видит двуликий характер современного развития, так как тресты и синдикаты, с одной стороны, могут отрицательно воздействовать на конкуренцию, когда образуют, к примеру, ценовые картели; с другой стороны, они представляются и необходимыми для оптимальной организации производства в условиях современных технологий. Предлагая свое решение, Янжул уже отражает современное понимание конкурентной политики. Именно государство, считает он, призвано обеспечивать прозрачность и рамочные правовые условия деятельности крупных концернов и, по необходимости, вмешиваться также в область ценовой политики.
Мы несколько более пристально рассматриваем процессы в Восточной Германии. Клаус-Дитер Шмидт дает смешанную общую оценку, поскольку в некоторых важных сферах принцип конкуренции недостаточно учитывался в ходе трансформации восточногерманской экономики. Поэтому в выводах Шмидта открытие экономики для внешних рынков перемещается на первое место в списке приоритетов конкурентной политики в процессе трансформации. Помимо столь быстрого обострения конкуренции на товарных рынках, следовало бы, бесспорно, указать и на открытие рынков капитала, в том числе для прямых иностранных инвестиций. Быков в своей статье также упоминал весьма скромный приток иностранных капиталов в Россию. Но на иностранный капитал подчас смотрят с неудовольствием, ведь многие опасаются его засилия в национальной экономике и, в конечном итоге, в обществе. Поэтому Томас Менкхофф рассматривает интересный пример Сингапура, который проводил целенаправленную политику привлечения многонациональных компаний; при этом автор задается вопросом, насколько Сингапур смог отстоять свою общественную, политическую и культурную самостоятельность. Интересно, что в этом случае государство выступает одновременно как двигатель последующей интернационализации и защитник «азиатских ценностей». В этом можно усмотреть еще одно подтверждение выдвинутого ранее тезиса о том, что глобализация на самом деле создает питательную среду для экономического, политического и общественного разнообразия.
В следующей статье мы обращаемся к концу XIX - началу XX века. Большая значимость иностранного капитала для экономического развития тогдашней России является хорошей иллюстрацией упомянутого выше тезиса о том, что «краткий XX век» - это скорее исключение в развитии, а не правило. Сергей Шокарев предлагает всеобъемлющую картину динамичной индустриализации и прежде всего «европеизации» экономики России, без чего невозможно было бы быстрое развитие страны. Бытовавшие прежде утверждения о России как «полуколонии» были окончательно опровергнуты уже в послесталинское время. По сути до сих пор вызывают удивление неоднократно высказывавшиеся вплоть до недавнего времени опасения по поводу иностранного «засилия» в народном хозяйстве за счет присутствия в нем иностранных компаний.
Сфера, где такие аргументы имеют в России широкое хождение, - это сырьевые отрасли. Здесь действительно может существовать опасность того, что господствующее положение на рынке внутри страны энергетических компаний при определенных обстоятельствах достигается благодаря переходу в руки иностранных концернов или же благодаря кооперации с ними. Сергей Колчин описывает недавние процессы, разворачивавшиеся в нефтегазовом комплексе России, чрезвычайно значимом для российской экономики. Этот комплекс воспринимается многими людьми на первый взгляд как сфера деятельности так называемых «естественных монополий», что при тщательном рассмотрении, конечно, едва ли подтверждается, а если и может, то только в отношении частичных сфер, таких как система трубопроводов. Во всяком случае именно на примере нефтяной промышленности России подтверждается, что конкуренция функциональна и что скорее возникает вопрос о том, каким образом благодаря конкурентной политике можно сдерживать четко обозначенные тенденции к концентрации, совершенно очевидно обусловленные не «естественными» факторами. Подобные процессы концентрации в возрастающей мере приобретают и политическое измерение.
То, что именно экономическая власть в конечном счете может легко превратиться в политическую, становится все более очевидно и в России (где в прошлом господствовала скорее противоположная тенденция развития). При этом особенно интересно, что это в возрастающей степени происходит косвенно через контроль над средствами массовой информации со стороны господствующих на рынке банков, а также предприятий рассмотренного выше нефтегазового комплекса. Отто Лацис останавливается поэтому на вопросе о взаимоотношениях между «деньгами и правдой». Такой ход развития несомненно должен стать объектом контроля в рамках конкурентной политики. Но кто контролирует контролеров? Как раз в столь чувствительных сферах очень важны общепризнанные кодексы поведения (например, признание журналистской автономии), к соблюдения которых нельзя вынудить только с помощью мер юридического воздействия, они должны быть признаны всеми сторонами.
Статья Хорста Тельчика возвращает нас снова к общей теме глобализации. С точки зрения автора, глобализация означает также ответственность предприятий за нахождение баланса между риском и возможностями и за соучастие в стабилизации все более усложняющейся и, возможно, отягощенной конфликтами мировой экономической системы. Здесь позитивным моментом в особенности является то, что экономическое развитие тесно сопряжено с развитием демократии.
С российской точки зрения, особую проблему при переходе к рыночной экономике представляет собой взаимодействие и возможная напряженность между силами, выступающими за международную экономическую интеграцию, и теми, которые выступают за внутриэкономическую и вероятно даже политическую дезинтеграцию. Особый интерес заслуживает в данном случае российский Дальний Восток. Проблемы этого региона рассматриваются в статьях российского и японского авторов. Владимир Портяков усматривает при всех обстоятельствах больше шансов, чем рисков в усиленной ориентации Дальнего Востока на естественный для него азиатско-тихоокеанский экономический регион, где более тесное экономическое взаимодействие и сотрудничество явно обусловлено различными сравнительными преимуществами разных стран (например, соседством регионов, богатых ресурсов и избыточной рабочей силы). Мифы, к примеру, о «китайской экспансии» на российском Дальнем Востоке, в конечном счете могут привести к тому, что политически возможности будут упущены. Действующие вероятно в дезинтегрирующем направлении (с точки зрения сохранения федерализма) силы можно было бы сдержать институциональными мерами, например, решением о приеме Российской Федерации в организацию АТЭС, а также активной экономической политикой и политикой развития Москвы на Дальнем Востоке. В сущности, примерно столь же оптимистично смотрит на возможности дальнейшего углубления субрегиональных трансграничных экономических отношений в регионе Японского моря и Ту Чжоянь. Именно вступление России в организацию АТЭС вновь способствовало улучшению ситуации; с другой стороны, неудовлетворительно разработаны важные вопросы, такие как роль субнациональных территориальных корпораций в интеграционном процессе не только в России, но и в Китае и даже в Японии. В краткосрочном плане валютно-финансовый кризис 1997 г., естественно, будет иметь долговременные последствия для движения капитала в регионе; долгосрочно на передний план выдвигаются политические факторы, прежде всего корейский вопрос и отношения между ЕС и азиатско-тихоокеанским регионом.
Нам очень приятно, что мы можем перепечатать русский перевод речи Президента ФРГ Романа Херцога, произнесенной в ходе дискуссии в Германском торгово-промышленном центре. Херцог видит в глобализации шанс, чтобы и далее следовать по пути к свободе и ответственности, он призывает Германию и Россию творчески подойти к ответу на эти вызовы. Глобализация была также темой конференции, проведенной Фондом Горбачева в США. Как и в статье Тельчика, здесь идет речь о рисках и шансах, намечаются также необходимые политические мероприятия, например, улучшение координации экономической политики в различных странах. Клаудиа Белл подготовила отчет о конференции, проведенной Федеральным институтом восточных и международных исследований (БИОст), где рассматривался вопрос о роли, которую играло и должно играть государство в ходе трансформации. В начале трансформационного периода этот вопрос полностью игнорировали, он выдвигался на передний план лишь постепенно, когда дело дошло до объяснения успехов и неудач трансформации и понимания причин, вызвавших резкие различия в развитии отдельных стран.
* * *
Глобализация экономики - это не сила, присущая собственному порядку, а результат человеческой деятельности. Поэтому в любом смысле это поддающийся активному формированию процесс, а вовсе не некая фиксированная данность, к которой эта деятельность должна приспосабливаться. Поэтому определяющим является то, что глобализации должен быть придан определенный порядок, иными словами, она не должна быть предоставлена сама себе. Ее упорядочение может происходить самым различным способом, но обязательно предполагает более тесное сотрудничество и взаимодействие государств, культур и обществ. В этом смысле дискуссия о глобализации, конечно, пришла к правильному выводу о том, что изолированные национальные решения уже не могут быть эффективными. Это, как представляется, относится прежде всего к попытке уклониться от участия в глобализации. Но прежде, чем могут быть найдены конкретные ответы на разнообразные вызовы глобализации, нужно отыскать общий язык, на котором можно обозначить проблемы и говорить об их решении. Политика слишком часто терпит провал из-за отсутствия этого общего языка. Подобная проблема уже затрагивает экономическую науку и дискуссию по экономической политике, но еще больше она разделяет научные дисциплины и различные общественные группы.
|
|